Все мы только гости на этом празднике жизни. Но самое интересное, когда на этом самом празднике начинаются игры с переодеванием. Вот тут то и понимаешь, что ты мог быть не графоманом в популярном издании, а банщиком, канатоходцем, предводителем корсаров или – главой большой и дружной семьи. Ибо кто сказал, что жизнь одна? В единственном числе существует только то, что мы выбираем.
- Жизнь, Иво, это тебе не розарий, - сказал он.
- Жизнь – это сортир, где люди дерутся за место на унитазе.
Всегда так: до того, как человек что-нибудь знает, он сначала узнает об этом впервые.
Симптомом старения он считал неспособность ненавидеть так, как прежде, и способность понимать, не испытывая презрения.
Сейчас, потом еще раз, так я думаю, потом, может быть, последний раз, а потом все кончится, так мне кажется, и этот мир кончится. Предчувствие пред – пред – предпоследнего.
Ибо во мне живут два дурака, не считая прочих; один жаждет остаться там, где он оказался, в то время как другой воображает, что чуть дальше его жизнь будет менее ужасной.
Есть у людей науки одно положительное свойство – уверенность.
- Не хотите ли испить со мной чаю?
Кое-какие вещи Бартльбум видел разве что в театре. А в театре неизменно отвечали:
- С превеликим удовольствием.
:
:
- Энциклопе дия пределов?
- Да…
- И вы ее пишите…
- Да.
- Один?
- Да.
- С молоком?
Предельная неуверенность, если она не кончается смертью, может привести в конце к спокойствию, которое уже ничем не поколеблешь.
В то время, как мы каждое мгновение чувствуем, что нам его не остановить и что нечего даже и пытаться сделать это. Но если мы не в состоянии схватить его и удержать грубым прикосновением наших рук, то, может быть, - если его не спугнуть, - оно останется в глубине наших глаз? Может быть, оно даже будет жить там, пока живут глаза?