они готовы стирать чужие вонючие носки, слушать как на их орут, что не так поглажена рубашка, и готовить солянку когда не хотся?
точно, это все обязанности жены((((героическая женщина!!!
СЕСТРЕН,всю ночь гладила,старые дырки,которые доча прогрызла,зашивала,терь вот сижу и жду,державою прикрывшись.. Как ты?Как твое настроеньеце сегодня?
Дэстини, в Тиланде выкуп за себя невеста получает сама – это довольно кругленькая сумма выплаты, которая носит название Син-Сот. Раньше это мероприятие сопровождалось специальным шествием Хан-Маак, то есть шествием всей родни жениха в танце от своего дома до дома невесты, неся в руках подарки.
а он ещё придёт домой и говорит. слушай я так устал и брык в чистую, тобой наглаженную белоснежную постель даже не помыв ноги (про другие члены я не говорю)...а потом встане...через часок если сможет - покурит на кухне, а ты шторки то поди накрахмалила... лампочку наконец сама снялаи протёрла - светло однако было...
утром... ты куда мои носки позавчерашние спрятала. мне они сегодня нужны - к трусам подходят...
Дэстини, уже получше))) А что ты державой прикрыла))))) Просто это такой маленький шарик, вот я уже второй день думаю)))
И ладно бы постучался, хотя бы из вежливости. Ладно бы заглянул в окно: можно, мол, мне зайти? А он идет, как к себе домой, молчит, как немой, не здоровается, как не мой, пропусти, впусти. Ты у себя дома, а он – в пути, тебе до него еще расти и расти, у него даже шарф из седой шерсти и в глазах черти, чего его зря трясти. Иди, говорю, руки мой.
А руки у него холодней зимы, ты бы еще попросила у него денег взаймы, ты бы еще попросила его полы подмести, глупости. И он садится за стол, устал, а ты ставь на стол, чего Бог послал, он не будет есть, но ты достань салфетки, тарелки, противень. Он не спросит «что у тебя, пирог?», ему все равно – что творог, что горох, а ты поставь еду, как сдают урок – и садись напротив.
Он выплевывает слова, он их давно носил, он давно молчал из последних сил, он их выдыхает, рассказывает, вздыхает, воздух вдыхает, весел, и, кажется, отдыхает от всего, что его окружает – и бесит. А меня не бесит, я же не у него внутри, я в игре замри, я в глаза смотри, а главное, время не пропусти, когда он скажет: умри. Отпусти.
Я тогда встаю, подхожу к краю, воздуха в грудь набираю – и умираю. А он за мной, летит, как шальной, смеется, как заводной, он на небе не добрый, не злой – он там свой, как облако над скалой. Как рассвет в горах, как журавль в руках, как огромное больше неба «ах», он там всегда один, как монах, а я рядом с ним, рукавами путаясь в собственных снах.
А если бы ты, кричит, не умерла тогда, то до сих пор пасла бы свои стада, доставала бы сметану со льда, еда, страда и прочая ерунда. А я киваю – конечно, да, рукава закатаю сейчас, не беда, лечу-летаю, собой горда, а потом спрашиваю тихонько: «назад – когда?»
А он услышал и как воздух выпустили. Как из пушки палили-палили, да все ядра вылетели. Было много всех, а теперь все ушли и только мы остались, одинокие корабли. И он говорит - да пожалуйста, только потом, предупреждает, не жалуйся, назад не просись, не оправдывайся – мол, смелая была, да вышла вся. Летит, как с листа, распоряжается, и я знаю уже – обижается, расстраивается, снижается – иди, говорит, пожалуйста.
И снова кухня моя и мука в горсти, и тут меня начинает трясти. Только бы он еще раз сумел зайти, только бы еще раз меня выпустил. Мне-то не привыкать выть на звезды, мне пока рано летать, а ему поздно, у меня дом в мирах, а у него воздух, мне еще рано во мрак, а ему поздно, он уже был в бездне, ему дом небо, он только во мне ни разу не был, а ведь мне совсем недолго осталось здесь. Пусть только помнит, что я у него есть.