Полустанок. Старый домик. Ветер.
А у нас-то печка - благодать...
- Слышишь, Сара - счастье есть на свете?
А счастливой, Сара, можно стать?
Или это рОманы да бредни?
- Нет, не бредни, Верка - просто будь
В смерти первой, а в любви последней:
Все полова, это, знаешь, суть.
- Что-то не доходит. Как-то мимо.
- Сколь в мозгах-то у тебя херни...
Первая умри, тогда любимых
Не тебе придется хоронить.
А в любви - последней, Верка...на хер...
Пасть закрой, сиди, не прекословь.
Первая любовь не знает страха,
Знает страх последняя любовь -
Страх утраты, страх твоей потери,
Потерять боится - сбережет.
Будь последней, глупая тетеря,
Плакать не пойдешь на бережок.
Дай раскину, расскажу о милом,
Вона лег - бубновый кавалер.
Знаю, Верка, с детства ты любила
Серебро ельцов и ковылей,
Значит, скоро сердце успокоит
Серебро мужичьего виска,
Костерок за Каменкой - рекою,
Под спиной перина из песка.
Только помни, Верка - в смерти первой,
А в любви - последней...все дела...
Сарка, Сарка, ты хотя и стерва,
В жизни мне ни разу не врала.
Буду серебро твое, любимый,
Завтра молча гладить на висках.
В комнате темно и пахнет дымом,
Сохнет лук в коричневых чулках,
Злющий Саркин кот дерет передник -
С треском рвется шелковая нить...
В смерти - первой, а в любви - последней.
Это стоит, чтобы сохранить.
© , Веник Каменский, 2015
Шалунья осень раздевает деревья в заспанном дворе... Все от депрессии страдают, я - ( душу всех *упыре*)
Козябрина--теперь в твою избу сюда ходить будем
Снег сыпался, как щебень из мешка.
Понаблюдав сгибанье лап у ели,
Я трижды стукнул шваброй в облака,
И прокричал – вы что там, опупели?
Кто б ни был там, но я не промолчу:
Им – смех, а каково тому, кто снизу,
Гляделки в ночь таращить, как сычу,
От грохота снежинок по карнизу?
Мой кот уже своё оттопотал…
Пошёл скитаться летними тропАми –
И сгинул за сараем, у куста
Захрясшего в сугробе, как Папанин.
Чувствительность такая, что беда!
Чуть ощутишь преддрёмную истому –
А ветер, зацепясь за провода,
Заматерится вслух по-ветряному!
Не выражайся, братец! Насвисти
Моей наскипидаренной особе,
Что сон, идя ко мне, не смог дойти,
С котом на пару затонув в сугробе.
Ни коньяка, ни дамы под рукой –
А ель в снегу толста, и не обняться…
Светает.
И надежды никакой,
Что сверху – прекратят, и извинятся.
Сегодня можно ходить сквозь время
Ноябрь – почти имбирь. Я не люблю имбирь. Я не люблю корицу и сладкий ванильный дух. Я не хочу решать to be или not to be. Я не умею выбрать только одно из двух. Рынки полны хурмой. Я не люблю хурму. Я не люблю дожди, золото и сквозняк. Я проживу без них. Только вот не пойму, как без того прожить, что не любить нельзя. Как без тебя прожить. Кем без тебя прожить. С кем без тебя прожить, если нельзя с тобой. Осень ввела режим, строгий такой режим, осень ввела войска, правила и конвой. Птицы ушли на юг. Рыбы зарылись в ил. Осень ввела войска. Осень взвела курок. Мне не хватает слов. Мне не хватает сил. Это чужая ты. Это чужой порог. Дальше уже нельзя, дальше твое тепло. Я не могу войти. Я не хочу на чай. Слышишь, они идут – каплями за стеклом. Скоро меня найдут. Здесь комендантский час.
Запах - протяжный стон, даже дышу с трудом, вязкий густой туман держит дверной проем.
Пахнет ванильным сном твой золоченый дом.
Будущее - корицей.
Прошлое – имбирём.
Грустно без рифм человеку в стране дураков.
Эх, напишу-ка, пожалуй, какой-нибудь стих.
Если получится, сляпаю сборник стихов:
Точки, тире да десяток-другой запятых.
Кофе. Коньяк (десять грамм). Полумрак. Тишина.
Эй, вдохновенье, приди: уж открыта тетрадь!
Жду. Но молчит вдохновенье. Ну что за страна?!
Рифмы задумали в прятки со мною играть.
Ладно. Обманный маневр: зажигаю свечу.
Рифмы, слетайтесь скорее на пламя свечи!
Жду, затаившись. Сачок приготовил. Молчу.
Чу! Появилась прекрасная рифма в ночи!
Пчхи! Не сдержавшись, чихнул... Не везёт, как всегда:
Рифму спугнул - лишь пылинка поймалась в сачок.
Впрочем, свеча и сачок - это всё ерунда,
Лучше попробую рифму поймать... на крючок.
Снасти достал. Пусть наживкою будет словарь.
Я, в предвкушенье, что рифмы попрут косяком,
Жду. Не клюёт. Лишь какой-то премудрый пескарь
Мимо проплыл, у виска покрутив плавником.
Бой не окончен! Последнее средство - капкан.
Вот и приманка: засаленный пряник и кнут.
Кофе. Коньяк (десять грамм... или, может, стакан?)
Жду. Только рифмы ко мне всё никак не идут.
Вроде, прошло пять минут... или час... или два...
Глядь: мой капкан заржавел и полынью зарос,
Вместо зубов у капкана - густая ботва.
В общем, не ловится рифма. Обидно до слёз.
Тишь. Полумрак. Только раки свистят на горе.
С рифмой играть я, однако, совсем не мастак.
С горя завою, укрывшись в своей конуре.
Житель страны дураков - однозначно дурак...
Кофе... Коньяк...
Когда разлетались миры,
Что некогда жили бок о бок,
Слова, разрешившись от скобок,
Творили подобье игры.
Лишившись своей мишуры,
Одетые в тёмные мысли,
Бессильно в пространстве повисли,
Когда разлетелись миры.
В преддверии мутной поры,
Где тьма опускалась на плечи,
Где ухнуло что-то зловеще,
Когда разлетались миры,
Стучали сквозь ночь топоры,
Сплетенья корней разрубая...
А рана смертельна любая,
Когда разлетелись миры.
Небесные грани щедры
На козни для духа и тела,
Но кто-то превысил пределы,
Когда разлетелись миры...
Добычею чёрной дыры
Становятся солнце и звёзды...
Искать виноватого поздно,
Когда разлетелись миры.
Когда-то теплы и добры,
Косятся теперь издалече.
А стало ль кому-нибудь легче,
Когда разлетелись миры?...
© , Светлана Мель, 2015
Живу я клёво, умиротворённо,
С собою и природою в ладу,
Люблю я, йоптыть, и листок зелёный
И, йоптыть снова, снег на скользком льду.
Люблю грозу , цунами и торнадо,
Жару и моросящий мелкий дождь…
Порой с собою просто нету сладу –
Вот до чего я рад, ядрёна вошь !
Я птичкам , муравьям и даже жабам -
Приятель, друг, и даже где-то брат,
Я толерантен к неграм и арабам ,
Еврей - и тот ни в чём не виноват!
Мне в шуме улиц тоже органично,
Моторов «фырк» ни разу не гнетёт.
Хожу я, упоённый счастьем личным,
Всё в радость мне, а не наоборот!
С небес я слышу ангельское пенье,
Гармонией наполнен организм.
Я нравлюсь бабам, всем без исключенья,
За этот вот природный оптимизм.
Я иногда от счастья даже плачу,
Всё думаю – какой счастливый, на…
Судьба сдала козырную раздачу -
В душе покой и вечная весна !
И для уныний нет совсем причины,
Из Пизы не прискакивал гонец..
--------------------------------------------------------------
ЗАВИДУЙТЕ, ВО КАК ЖИВЁТ МУЖЧИНА,
КОТОРЫЙ И СТЕХОВ ЕЩЁ ТВОРЕЦ!
Да, зима пришла совсем…
В парке дети лепят бабу.
А студенты лепят рядом
Тетку с грудью номер семь.
Гимназистки (обалдеть!),
Бабушек покой тревожа,
Что-то рядом лепят тоже…
Детям лучше не смотреть!
Тихо ножкой чертит слово
Первоклашка на снегу.
Такса вязнет на бегу.
Темнота нас гнать готова
С улиц. Фонари зажглись.
Тает баба в блеклом свете.
Подло в снег бросают дети
Две петарды. Провались!..
Грустно. Тихо снег идет.
Бомж плюет с причала в реку.
Улица, фонарь, аптека…
Ладно! Скоро НОВЫЙ ГОД!!!
Приходи.
Посидим.
Я буду курить,
ты будешь смотреть в асфальт,
и болтать ногой с траекторией балансира.
У меня
в голове
бегущей строкой пробегает: "Хальт!
Кумира не сотвори.
Не сотвори кумира!"
Я сижу,
распинаюсь о
нескончаемости небес,
кажется,
чьи-то слова воруя...
Но я целую тебя в висок—
завидую
сам(а) себе,
и плюю на заповеди,
в частности — на вторую.
© Бирич Валерия, 2015
Я помню ночь на склоне ноября.
Туман и дождь. При свете фонаря
Ваш нежный лик - сомнительный и странный,
По-диккенсовски - тусклый и туманный,
Знобящий грудь, как зимние моря...
- Ваш нежный лик при свете фонаря.
И ветер дул, и лестница вилась...
От Ваших губ не отрывая глаз,
Полусмеясь, свивая пальцы в узел,
Стояла я, как маленькая Муза,
Невинная - как самый поздний час...
И ветер дул и лестница вилась.
А на меня из-под усталых вежд
Струился сонм сомнительных надежд.
- Затронув губы, взор змеился мимо... -
Так серафим, томимый и хранимый
Таинственною святостью одежд,
Прельщает Мир - из-под усталых вежд.
Сегодня снова диккенсова ночь.
И тоже дождь, и так же не помочь
Ни мне, ни Вам, - и так же хлещут трубы,
И лестница летит... И те же губы...
И тот же шаг, уже спешащий прочь -
Туда - куда-то - в диккенсову ночь.
.
М.Цветаева