Из прошлого,настоящим овеяно
Непроросшим семенем))
Глянцем
Весна опять пришла
И лучики тепла
Доверчиво глядят в мое окно
Опять защемит грудь
И в душу влезет грусть
По памяти пойдет со мной
Пойдет разворошит
И вместе согрешит
С той девочкой что так давно любил
С той девочкой ушла
С той девочкой пришла
Забыть ее не хватит сил....
* * *
Храм зимы, истончившись, рухнул –
я по талой воде корветом...
Старый корвет отслужил, но ещё не отжился:
руку не даст никому, но и рук не заломит...
Всё, что осталось от паруса – куртка и джинсы;
всё, что осталось от памяти – джинсовый омут...
Омут, куда не бросаются эмо и дайвер;
омут, куда не бросают на счастье монетки, –
разве что кошки у края назначат свиданье,
или поплакать придёт разобиженный Некто...
Не предвещает ни вер, ни надежд, ни любовей –
временем стёрты кресты и нательные знаки...
Шариком лунным играю с котятами в боулинг
в омуте джинсовом, словно в душе наизнанку.
.
Эллионора Леончик
Три женщины
.
Первой просто бывало страшно заснуть одной,
И тогда он читал ей сказки из добрых книжек.
Отгоняя ночные страхи, берёг покой,
И когда она касалась его рукой,
В целом мире к нему никого не бывало ближе.
И она была нежной дочкой, преданною сестрой,
И едва холода тайком пробирались в душу,
Согревался ею, словно лесным костром
И рождался снова в обыденном и простом,
Но редчайшем её таланте - смотреть и слушать.
А Вторая его ироничным и цепким взяла умом.
Вся она была - сплошной цельнокройный мрамор.
И она о нём знала больше, чем он о себе самом,
Снисходя к нему чуть рассеянно, но при том,
Оставаясь пристрастной, как к старшему сыну - мама.
У неё был орлиный взгляд, изящный разлёт бровей,
Он дрожал под её рукой, как в преддверьи удара плетью.
С ней дышалось горше, безвыходней и больней,
Он порой был готов бросить всё и остаться с ней,
Он порой был почти готов... Но являлась Третья.
Но являлась Третья - и ставила мир вверх дном.
Он сходил с ума по щелчку её тонких пальцев.
И она поила его собою, как дорогим вином,
И две первых казались просто случайным сном,
Да и сам он себе казался канвой на пяльцах.
И являлась Третья, и с ней мог справиться он один;
И когда иссякали силы и блекли звёзды,
И она замирала во сне на его груди,
Он шептал бесконечное: слышишь, не уходи,
Вдруг ещё неделя, ещё минута - и будет поздно...
И когда она засыпала, в который раз,
Он смотрел, цепенел, не верил, и ждал развязки.
И с её лица улыбались обе, кого он спас.
На одну из них он так и не поднял глаз.
А другая, кажется, очень любила сказки...
Руки милой - пара лебедей -
В золоте волос моих ныряют.
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют.
Пел и я когда-то далеко
И теперь пою про то же снова,
Потому и дышит глубоко
Нежностью пропитанное слово.
Если душу вылюбить до дна,
Сердце станет глыбой золотою.
Только тегеранская луна
Не согреет песни теплотою.
Я не знаю, как мне жизнь прожить:
Догореть ли в ласках милой Шаги
Иль под старость трепетно тужить
О прошедшей песенной отваге?
У всего своя походка есть:
Что приятно уху, что - для глаза.
Если перс слагает плохо песнь,
Значит, он вовек не из Шираза.
Про меня же и за эти песни
Говорите так среди людей:
Он бы пел нежнее и чудесней,
Да сгубила пара лебедей.
С. Есенин
Мёртвое море
«На стихи он поймал тебя, милая, на стихи…»,
говорила подруга, солидно кивая в такт.
«Да, читала и слышала, кажется, неплохи,
но не Бродский. Хотя, безусловно, не дилетант.
Но не Бродский». Кофейню покачивал запах сдоб,
колумбийского кофе, магнолий, альбомных гор.
Жгла подруга, почти медитируя: «Это – Сдом?
Это – соль? Перебор с чудесами-то, перебор…»
Жали шлёпанцы. Солнце горячечно шло в зенит.
В морозилке томился заказанный нами штоф.
И крамольно звенело во мне (и сейчас звенит):
на любовь он поймал меня, господи, на любовь!
Для тех, кто вдруг не знает: Сдом – так на иврите пишется и произносится Содом (брат Гоморры по несчастью). Располагался в горах над ММ.
.
Т.Лернер
Я ищу тебя снова, оставив надежды,
В сонных улицах зимнего бледного города.
Мне так хочется быть самым нужным и нежным
И укрыть тебя пледом, и спрятать от холода,
И согреть тебя вкусным малиновым чаем,
И развеять все страхи твои и сомнения.
А потом мы с тобой обо всём поболтаем :
О природе, о людях, о снах и видениях …
В этой снежной Москве так легко затеряться,
А пытаться найтись почему-то бессмысленно.
Как не хочется даже слегка обознаться,
Как не хочется после казаться неискренним.
И ищу тебя снова, забыв про печали,
В ледяной пустоте необъятного города.
Вы любимую женщину здесь не встречали ?
Мне так нужно её просто спрятать от холода !
(С)
*
И небо в облаках,
Где сабельник и клевер
С прошедшим говорят на разных языках,
И жизнь моя, с утра летящая на север,
Где речь мою ветра качали на руках,-
Сейчас во мне поют,
И видно, как дымится
За окнами весны костёр ночной души.
И хочется надеть наряды певчей птицы,
У дома посадив берёзку и самшит.
И снова ждать плодов
Сердечного томленья,
Врастая в звездопад меж небом и людьми,
И слушать, как трещат античные поленья
В камине бытия,
И знать, что южный мирт
К апрелю расцветёт,
Предсказанность смакуя,
Печалям посвятив полжизни сгоряча,
И чей-то нежный взгляд
Гирлянды поцелуев
Развесит у весны на розовых плечах.
И станет морок дней таинственней и строже,
Рассыпав по траве звучанья терпких нот.
И может быть не он , а ветреный прохожий
Меня своей весной случайно назовёт.
.
Ольга Олгерт
человеческий взгляд увеличивает предметы,
дорисовывает очертания, ставит метки:
отражение в бочке воды вмещает в себя все лето,
целый сад узнается в ветке.
все цветы и закаты, и тени на белой шторе,
превращаются в то, что мы сами о них помним,
только море одно всегда остается морем
потому что нет его ничего огромней...
.
моментальное фото вещи, которой нет в мире проще:
вот твоя улыбка, что оставляла в воздухе росчерк,
как самолетный след; я не знаю другой такой же.
твое имя невидимо выведено на коже
у меня,
хочешь ты этого или уже не хочешь.